Вечером следующего дня мы встретились со Степаном на стадионе; билеты мы покупали заранее,— как всегда, три места рядом. Но Риммы с ним не было.
— Что ты ей сказал вчера, Степан? — спросил я тихо, но жестко.
— Что не люблю ее, — вот что я ей сказал! И ни о чем больше не спрашивай. Гляди, Кока-то наш плох...
Как раз в эту минуту Коке дали отличный пас, а он даже не попал ногой по мячу.
— С поля Кутузова! — завопил, сложив ладони трубкой, наш сосед и вскочил, роняя с колен портфель, из которого посыпались бухгалтерские бланки, половина булки с колбасой и бумажные стаканчики.
И стадион подхватил и стал скандировать с торжествующим презрением:
— С по-ля! С по-ля!
Он был жесток, стадион. Он мгновенно забыл о том, сколько раз аплодировал этому высокому русому парню с такими талантливыми ногами.
Сейчас он видел только его позор и требовал его заменить. А Кока, отяжелевший от вчерашнего чешского пива и пришибленный несущимся отовсюду улюлюканьем, беспрестанно терял мяч и бил непонятно куда. И вдруг, собрав, видимо, все силы, он изумительно красиво перекинул мяч пяткой через голову самому себе на выход, перепрыгнул через подставленную ногу рыжего венгра и ударил уже почти с самой ленточки. Весь стадион, и веря и не веря, привстал, что-то крича и швыряя в воздух кепки, зонтики, плащи. Счет стал 1:1. И тут же раздался свисток судьи.
Венгры, присев на корточки, фотографировались в центре поля, а наши ребята в темных от пота футболках понуро пошли в раздевалку. И самым понурым был Кока, хотя он и спас команду от поражения... Нам стало жаль Коку: все-таки он был наш, с Четвертой Мещанской. Мы зашли к нему в раздевалку. Нас долго не пропускали, но потом пропустили. Все футболисты уже ушли, а Кока все еще мрачно сидел, закутавшись в мохнатое полотенце.
— Не будешь в следующий раз пить перед матчем! — сказал я. — А все-таки штуку ты здорово забил, Кока...
Он вдруг по-детски заулыбался.
— А это действительно ничего, кажется, вышло: пяткой через голову самому себе на выход. — И вдруг снова помрачнел.
Потом он стал одеваться. И с появлением на нем белой рубашечки, пестрого пиджака с разрезом позади, небесных брюк, остроносых мокасин и уже известного бронзового перстня снова превратился из грустного мальчишки в великого футболиста. | The following evening Stepan and I met up at the stadium; we'd bought tickets ahead of time - as usual, three seats in a row. But Rimma wasn't with him.
"What did you tell her last night, Stepan?" I asked in a quiet but stern tone of voice.
"That I didn't love her - that's what I told her! And don't ask me any more questions. Look, our Koka's not doing so hot..."
Right at that moment someone had made a great pass to Koka, but Koka's foot didn't even connect with the ball.
"Get Kutuzov off the field!" the guy next to us yelled out, cupping his hands around his mouth as he jumped up knocking a briefcase off his lap which spilled out a bunch of bookkeeping slips, half a kielbasa sub, and some paper cups.
And the people in the stands took up the cry and started chanting with triumphant contempt:
"Off - the - field! Off - the - field!"
They were cruel, the people in the stands. They instantly forgot about all the times they had applauded for this tall, sandy-haired guy who had such talented feet.
Now they saw only his disgrace and demanded for him to be replaced. And Koka, feeling sluggish from the Czech beer he had drunk the night before and downcast from the hooting coming at him from all sides, kept losing the ball and kicking it every which way. Then suddenly, evidently summoning all his strength, in an amazingly beautiful play he heel-kicked the ball over his own head into the breakaway, jumped over the outstretched leg of a red-headed Hungarian, and shot from almost right on the goal line. The entire stadium, scarcely able to believe their eyes, jumped out of their seats, shouting things and throwing caps, umbrellas, and raincoats into the air. The score was now 1-1. And just then the referee's whistle blew.
The Hungarians were having their photos taken crouched down in the middle of the field, while our boys in their sweat-stained soccer shirts went dejectedly to the dressing room. And the most dejected of all was Koka, even though he had actually saved the team from defeat... We started to feel bad for Koka: no matter what, he was our guy, from Chetvyortaya Meshchanskaya. We went over to the dressing room to see him. For a long time they wouldn't let us in, but then they finally did. All the other players had already left, but Koka was still sitting there all gloomy, wrapped in a terrycloth towel.
"Next time don't drink before the game!" I said. "But you still did score a major goal, Koka..."
Suddenly he broke out in a grin like a little kid.
"But nothing much really came of it, I guess: a heel-kick over the head into the breakaway." And suddenly he became gloomy again.
Then he went to get dressed. And once he appeared again in his nice white shirt, flashy jacket with the vented back, sky-blue pants, pointed moccasins, and the already well-known bronze signet ring, he was transformed from a sad little boy into a great soccer player once again.
|